Армянский музей Москвы завершает публикацию рассказа Рубена Григоряна «Мой сын идёт на войну» VIII, IX и X главами. Размышления обыкновенного, самого простого гражданина своей страны, который, несмотря ни на что, всё же хочет остаться им.

Рубен Григорян

МОЙ СЫН ИДЁТ НА ВОЙНУ

Рассказ

VIII

«Мой сын в плену. От этой мысли я почувствовал отвращение.

Мой сын в плену, у моего врага»

Жена моя открыла дверь и, увидев меня, чуть не упала в обморок. Я едва узнал её. За несколько месяцев она постарела. Куда-то безвозвратно исчезла её былая красота. У меня защемило сердце. Ведь я так же, как и её сын, ушёл на войну и не предупредил её. Мужчины иногда бывают слишком безжалостные, даже в отношении к своим бесконечно родным существам. Как мне было жаль её. Ведь она мать. Мне не хотелось говорить, рассказывать и объяснять, и потому я посмотрел в её глаза и только покачал головой. После потери сына она потеряла интерес ко всему, ко мне, к жизни. Уходя она только тихо сказала:

— Может, он жив, но в плену.

Она сказала это и ушла. И во мне не надежда, а дрожь со страхом появились. Странно было, что я никогда не думал об этом. Мой сын в плену. От этой мысли я почувствовал отвращение. Мой сын в плену, у моего врага.

Шли дни… Люди разговаривали и спорили. Я слушал и тоже спорил. Но чаще в разгар спора я останавливался внезапно, вдруг не понимая, о чём спор.

Мы пошли воевать, потому что на нашу страну напали, напали на наш народ и надо было защищаться. Но почему-то воевали не все. Почему не встал весь народ против врага?

⠀

IX

«Не горюй, старик, не зря погиб твой сын. И не зря прожил ты жизнь.

Ведь вы воевали за родину свою!!!»

Опять длинной шеренгой пошли дни, но они уже мне не нужны были. Проходя мимо толпы людей, я услышал громкие слова:

— Мешки с телами просто брошены в подвал и гниют. Прошло несколько месяцев, но до сих пор мы не знаем, чьи тела, чьи сыновья в мешках.

Я вздрогнул, может, хотя бы тело моего сына найдётся. Я подумал и вместе с другими вбежал в подвал. В подвале стояла невыносимая вонь. Была жара, и тела в мешках явно из-за долгого небрежного хранения уже гнили.

Вонь была такая невыносимая, что я, успев бросить взгляд на беспорядочно брошенные мешки, выбежал на улицу. Куда бы я ни смотрел, перед глазами я видел только мешки. Меня непрерывно тошнило и рвало. Сердце щемило, сжималось и, казалось, отказывалось больше служить. Перед глазами крутились мешки, и каждый из них говорил мне очень жалким голосом: «Я здесь, я здесь. Освободи меня скорей».

Я не бежал, я не шёл. Я катился то влево, то вправо по улицам родного города до моего дома. Едва успев открыть дверь, грохнулся с шумом на пол и потерял сознание.

…Вот мой сын. Он как никогда аккуратно и опрятно одет в военную парадную форму. Я вижу людей тоже опрятно одетых, как на праздник. Все красивые и улыбаются. Много людей собралось на площади, и премьер, и государственные важные чины. Они все смотрят на моего сына. Предвкушая нечто очень важное, я стою рядом с ним гордый и обнимаю его плечи. Я делаю всё, чтобы все заметили меня — отца героя. И вот премьер чинно и важно поднимает из бархатной коробки заслуженную награду родины и вешает на грудь моего сына. Я смотрю на награду. Я очень хочу разглядеть её. Ведь это награда моего сына. Сына. И тут меня озарило, но ведь он погиб на войне. Кто он, этот молодой человек, который стоит рядом со мной, и кто он — этот человек, чинно наградивший его. Я повернул голову и, о ужас, вместо сына увидел грязный и рваный мешок. А когда удивлённо посмотрел на премьера, он сначала добродушно улыбнулся, а потом стал хохотать весело и неудержимо. Чем больше этот человек смеялся, тем сильнее страх проникал в меня. Я почувствовал, что больше не могу слышать этот неуместный, совсем ненужный смех, и я бросился на него с твёрдым намерением удушить его. Поначалу это мне почти удалось, но люди, также смеясь, оторвали его от меня и унесли далеко-далеко. Так далеко, что я понял, что мне никогда больше не достать его. Я раздосадовано опять повернулся к сыну, но теперь я ничего не увидел, кроме смеющийся толпы. Он исчез. Я бросился его искать, испуганный до глубины души, что больше не увижу его. Ведь я его отец, и я должен защищать и оберегать моего сына.

Вдруг из толпы вышли люди, бросились на меня и дубинками стали беспощадно бить по голове. Скоро кровь моя обильно потекла вниз и образовала солидную лужу на полу. Вскоре и я лежал на полу. Помню — я умирал и я был счастлив. Я подумал, что неплохо было бы напоследок попрощаться с моей женой. Всё же столько лет мы жили вместе. Да, я должен это сделать, и потом моя душа полетит в рай, подальше от этого гнусного человеческого мира.

…Я очнулся, открыл глаза. Медленно я стал различать очертания моей жены. Потом я увидел её лицо. Оно было очень измученное, но очень милое, родное, как никогда. Она очень заботливо и терпеливо меняла холодные повязки на моём лбу и пыталась остановить кровотечение на голове. Я поднял руку и нежно погладил её лицо.

…Прошло много дней и месяцев, и даже сейчас, когда боль немного утихла, я часто думаю. Даже если его тело уже ничего не чувствует, оно неживое, мёртвое, его надо найти. Найти и похоронить. Во имя памяти и человеческой благодарности.

…Я постепенно превращаюсь в одно единое нематериальное. Тело своё я не чувствую, чувствую только невыносимую боль души, которая каждый божий день хочет только одного — уйти. Уйти из этого проклятого мира и больше никогда не возвращаться.

Дни шли, как и всегда до этого. Мы жили бедно и одиноко. Нежелание видеться с кем-либо в течение долгого времени сделало своё дело, и нас с женой оставили в покое. Нам обоим ничего не хотелось делать. Мы как будто собрались и ждали. И мы знали, чего мы ждём.

…Я медленно и тяжело поднялся с дивана, так, когда теряешь волю и с ней уходят желания. Я нашёл пульт и включил телевизор.

На экране очень милая девочка пела детскую песню. Потом к ней присоединился мальчик с необыкновенным голосом. Их дуэт получился потрясающе красивым. Я тут же замер на месте и слушал их. Они вдвоём красиво пели патриотическую песню. Песню о родине, песню о её красоте и о своей любви к ней. Позади них, как какое-то чудо, развевался наш триколор — государственный флаг.

Я слушал, и во мне оживало что-то очень незначительное, очень ничтожная искра жизни. Той жизни, что была. Вот, всё же, настоящие ценности. И в этих ценностях нет места государству. Правительство — это люди, приходящие туда и уходящие в никуда. Эти люди в большинстве своём лишённые человеческой совести негодяи.

Девочка с мальчиком явно были очень талантливые. Слушая их, я временами думал, что это чудо, о котором говорят, что его не бывает. Он и она каким-то чудесным образом находили правильные клавиши на инструменте и правильные мелодии, чтобы петь.

Чудо-народ. Чудо — наши гены. Вот вечные наши ценности. Чудо-народ, который копил веками в своей крови и донёс до наших дней во мне, в тебе и в наших детях. И тут внезапно огромная слеза оторвалась с моих глаз и шарахнулась об пол. И мне показалось, что откуда-то доносились слова: «Не горюй, старик, не зря погиб твой сын. И не зря прожил ты жизнь. Ведь вы воевали за родину свою!!!»

 ⠀

X

«Чего стоит народ, который не может защитить своё наследие»

…И теперь, вставая каждое утро, я говорю эти слова: «Здравствуй, сынок, здравствуй, мой мальчик». Но неизменно говорю это сам себе, и, наверное, теперь будет так до конца дней моих, потому что больше нет и никогда не будет надобности говорить это вслух. Ведь его больше нет.

Нет наших сыновей. Не уберегли мы их! Цена нашей земли очень высока, и сейчас эта цена отдана, а взамен всё ровно нет земли. Нет, сто раз нет, на этот раз цена нашей земли во много раз оказалась выше. И как нам, дорогие мои люди, человеки, как нам оценить жизни наших детей? Видимо, никак, нет им цены, но есть гнев, требующий мести за потерю наших надежд и веры в себе подобных, веры в человека. Веры в будущее…

Чего стоит народ, который не может защитить своё наследие.

Девочки, мальчики, дети, прекрасные наши — откуда эта красота? Наследие это — гены наши.