Архитектор Максим Атаянц: «Пытаюсь осмыслить армянское зодчество через рисунок»

Заслуженный архитектор России, художник Максим Борисович Атаянц рассказал арт-журналисту Армянского музея Москвы Ольге Казак о своих работах, принятых в собрание Эрмитажа. Беседа вышла за рамки узко специальной и коснулась вечных тем бытия — жизни, смерти, войны, потерь, веры, надежды. И, конечно, роли современного художника в этом сложном, подчас запутанном, процессе.

На фото — архитектор и художник Максим Борисович Атаянц. Источник: архив М.Б. Атаянца

Ольга Казак: Несколько ваших работ из пальмирского цикла вошли в собрание Государственного Эрмитажа. Расскажите, пожалуйста, как они создавались.

Максим Атаянц: Это огромная честь для любого автора. Некоторые мои рисунки уже попадали в музеи: архитектуры имени Щусева, Академии Художеств, ГМИИ им. Пушкина… Но Эрмитаж — это, конечно, особенное что-то и важное. 

О.К.: У вас много архитектурных рисунков из разных стран — стран, обладающих важными памятниками культурного наследия. Почему же на хранение в Эрмитаж вошла именно пальмирская серия?

М.А.: Ну, конечно, не серия, а четыре работы, изображающие Триумфальную арку и храм Бэла до разрушения и после. Зимой прошлого года в Эрмитаже прошла выставка, посвящённая пальмирским памятникам, их судьбе и связи с Петербургом. Эти работы были частью экспозиции. 

Иллюстрация: М.Б. Атаянц. Пальмира, храм Бэла, 2005 год

О.К.: Речь идет о выставке-реконструкции в Эрмитаже, прошедшей зимой 2020 года, не так ли?

М.А.: Верно. А предыстория такова: в 2019 году осенью мы вместе с коллегами из Института истории материальной культуры Российской Академии наук, ездили в экспедицию, которая была организована при поддержке Министерства обороны (что естественно, как туда сейчас еще ездить). Помимо фотофиксации и подготовки материалов 3D моделирования я там много рисовал то, что увидел, со всеми следами разрушений. Это наиболее остро переживалось, потому что мне приходилось бывать в Пальмире и рисовать раньше, в более благополучные времена. 

В ту первую поездку 2005 года Сирия производила впечатление одной из самых стабильных стран арабского региона. Я рисовал то, что казалось интересным и это был достаточно безмятежный опыт, так как внешне, с точки зрения туриста, ничто не предвещало ужасных событий, последовавших далее. 

После того как выставка «Две Пальмиры…» закончилась, я не мог не предложить дирекции что-то для себя выбрать. Михаил Борисович [Пиотровский. — Прим. авт.] все это любезно рассмотрел. В итоге отобрали четыре работы, связанные друг с другом сюжетно. На двух рисунках 2005-го года присутствовала триумфальная арка и храм Бэла в относительно целом состоянии. На рисунках 2019-го тоже были триумфальная арка и храм Бэла — в том ужасном состоянии, в котором они оказались после варварских действий игиловских террористов. 

Иллюстрация: М.Б. Атаянц. Пальмира, храм Бэла, 2019 год

О.К.: Какую художественную технику вы использовали при создании пейзажей? Это карандашные рисунки?

М.А.: Техника в которой я последние лет пятнадцать работаю, известна еще с XVI века, когда коричневыми чернилами пером делался рисунок, который потом в нужных местах размывался кистью, иногда с добавлением серого тона. Из знаменитых виртуозов этой техники уместно вспомнить, например, Каналетто с его замечательными видами Венеции. Однако я не испытываю желания стилизовать под XVII век. Просто такая техника рисунка хорошо подходит к решению тех задач, которые меня интересуют. Что же до карандаша, то здесь он не используется, поскольку некий подготовительный рисунок мне и не нужен, да и времени на него в полевых условиях нет. Стараюсь воспитывать руку и глаз для достижения точности.

О.К.: Предполагали ли вы, что эти работы войдут в собрание Эрмитажа, когда рисовали с натуры в Пальмире?

М.А.: Нет, конечно, это было бы как-то странно. Рисунки 2005-го года вообще делались в большей мере для себя, там всё свободное пространство занимают мои рукописные комментарии, что, кстати, Михаил Борисович отмечал, когда выставку в Эрмитаже открывали. В текстах соображения, которые мне, как человеку занимающемуся античной архитектурой, приходили в голову при рассматривании памятников, так что надписи являются частью общей композиции. Работы, которые делались в 2019 году — другие, там крупнее формат и настроение совсем не то. Формат части этих рисунков — 50х70 см и даже чуть побольше — это предел возможностей, для работы с натуры в полевых условиях. 

Иллюстрация: М.Б. Атаянц. Пальмира, храм Бэла, 2005 год

О.К.: Удавалось на месте завершить рисунок?

М.Б.: Заканчивать, конечно, приходилось потом. Мы ведь пробыли там меньше недели и работать над одним рисунком приходилось по часу-полтора. За столь ограниченное время, конечно, невозможно успеть все сделать. Тут главное — наметить, хотя бы линейно, общую композицию, а какую-то характерную часть сделать полностью, чтобы была возможность затем по памяти довести до ума. 

О.К.: Михаил Борисович взял ваши работы в хранение или они будут выставляться в общей экспозиции?

М.А.: Ну, немного наивно было бы думать, что такая работа может попасть в экспозицию. Эрмитаж, как настоящий большой музей, показывает зрителю едва ли одну пятидесятую часть хранения. Там очередь из настоящих шедевров, которые ждут, когда их вынут из запасников для временных выставок. Так что рисунки приняты в собрание музея и поступили на хранение в отдел Запада. Одна из работ подарена в отдел Востока, а три другие — в отдел Запада. Содержаться же они все будут в отделе Запада, с пометкой что один рисунок подарен отделу Востока, что важно, так как Пальмирой в Эрмитаже, конечно же «восточники» занимаются.

Иллюстрация: М.Б. Атаянц. Пальмира, арка, 2019 год

О.К.: В чем выражается ваше амплуа художника в такой разновидности пейзажа, как архитектурный?

М.А.: Это для меня очень сложный вопрос, так что я расскажу лишь про один важный аспект пальмирских работ 2019 года. Есть почтенный жанр пейзажа с романтическими руинами, особенно характерный для XVIII века, когда художники изображали античные развалины и поросшие мхом камни, как некую аллегорию смены эпох. Дескать, время идет и вот они перед нами — прошедшие цивилизации, — оставившие после себя величественные здания благородно разрушившиеся за тысячелетия. Такие картины выглядят обычно так: аркады, колоннады, рухнувшие статуи — все романтично заросло плющом, а вокруг ходят пастухи, пастушки и их подопечные животные. А мне-то нужно было преодолеть это сходство и показать, что эти, похожие, на первый взгляд, руины образовались в результате конкретных военных преступлений. Это же произошло прямо сейчас и произведено не силами природы, а намеренным злодейством. Вот этот довольно тяжелый оттенок в моих рисунках, я надеюсь, виден и чувствуется. 

О.К.: Не думали ли вы свои архитектурные пейзажи переводить в гравюры?

М.А.: Я, конечно, думал об этом. У меня есть некоторый опыт офорта, но думаю что для сохранения наиболее близкого впечатления к исходным рисункам скорее речь идет не о глубокой печати [офорт. — Прим. авт.], а о высокой. Почему? Потому что при высокой печати нет сильного давления на бумагу и ее фактура не сплющивается. Ведь когда делают офорт, то вал по медной пластине и бумаге проходит очень мощно, ее фактура изменяется — сплющивается и становится гладкая. Если хочется сохранить шероховатую фактуру бумаги, высокая печать уместнее. Ведь мне хотелось бы потом кистью пройтись по каждому экземпляру, чтобы степень рукотворности была выше. 

О.К.: У вас планируются какие-то выставки в ближайшее время? 

М.А.: Очень надеюсь, что удастся преодолеть ковид и провести, наконец, выставку в Риме. Планы давно сформированы, но эпидемия их нарушила. Преодолеем... и к римской выставке я как раз и хочу сделать несколько гравюр.

Армения, Арцах, Караглух 

Иллюстрация: М.Б. Атаянц. Кармравор, 1990 год

О.К.: У вас довольно много работ связанных с Арменией и Арцахом, расскажите пожалуйста об этом цикле в своем творчестве, раз уж основная тема нашего интервью — архитектурные пейзажи.  

М.А.: Как я могу не рисовать армянскую архитектуру? Однако, как это ни парадоксально, серьезных законченных карабахских работ у меня и нет. Времени не было там сесть и порисовать в процессе [Максим Борисович Атаянц до 44-х дневной войны занимался строительством храма и восстановлением деревни Караглух в Гадрутском районе Арцаха — на родине своих предков. Сейчас это место в результате ноябрьского договора, оказалось на территории Азербайджана. — Прим. авт.]. 

Рисунки на армянскую тему делаю, начиная с 1988-го года. Совсем недавно, когда летал в Армению, Звартноц порисовал. Все это — отдельная тема, мне приятная и интересная. Изображая зодчество армянское, я все время его осмысливаю. Какие-то храмы люблю больше других и их с удовольствием постоянно рисую. Это: Звартноц, Талинский кафедральный собор, Птгни и другие похожие храмы — VII век в основном. Но люблю и многое другое. 

О.К.: У вас много Гарни. 

М.А.: И Гарнийский храм, конечно, тоже.

О.К.: Ровно год назад мы с вами уже обсуждали архитектуру Арцаха — в тот момент, когда пострадал от бомбового удара купол собора Казанчецоц в Шуши. Это интервью, однако, в результате итогов военных действий утратило актуальность и мы отменили публикацию. Что изменилось в вашем отношении к теме за год?

М.А.: У меня настолько резкие соображения о том что и как произошло, что они, скорее всего, не годятся для публичного воспроизведения. Да и права на какие-то рассуждения у меня нет. Я ни в Армении, ни в Арцахе никогда не жил, как я могу указывать? Скажу только, что смотрю на происходящее в последние годы, на выбор голосующего большинства с тяжелейшим чувством. Сейчас кроме как на Бога, больше не на кого надеяться — это единственное что я понимаю. Возможно, армянский народ сейчас стоит перед одной из наиболее страшных развилок в своей истории. Наверное, с 1915 года ничего похожего не было. Риск, что в течении следующих 50-ти лет армяне перестанут составлять большинство на какой-либо из территорий своего автохтонного существования — абсолютно реален. Эта опасность неиллюзорна и я не знаю что нужно сделать чтобы преодолеть ее, но ситуация крайне тяжелая. 

Иллюстрации слайдшоу: 1) Звартноц, 2021 г. 2) Звартноц 1990 г. 3) Звартноц, 1990 г.

О.К.: В армянской истории было много тяжелых ситуаций. Вопрос: как в этот раз выйти достойно. 

М.А.: Я пока не вижу воли к выходу из ситуации, вот что меня пугает больше всего. Подытоживая грустную часть интервью, можно сказать, что куда-то можно вырулить, если уменьшить градус нарциссизма пополам с мазохизмом. 

О.К.: Не могу не справиться о судьбе храма и деревни Караглух недалеко от Гадрута, которые вы восстанавливали. Как там сейчас?

М.А.: Не знаю что там происходит, но мой прогноз очень простой: живым вряд ли когда-нибудь там окажусь. Собственно, я оказался в том же положении, в котором большинство армянского народа живет с начала XX века. Помню одну из верных прихожанок нашей церкви св. Екатерины в Петербурге, с которой ездили в Арцах. Это было групповое паломничество, мы посетили и наш сельский караглухский храм, побывали в Степанакерте и в Гандзасаре. Она специально отправилась на самую границу в северо-восточную сторону где смогла из окопа через рубеж хотя бы в бинокль посмотреть на место, где родилась и жили ее предки. На этом северо-восточном фрагменте все армянское вытоптано и убито за прошедшие десятилетия... Теперь и мы в том же положении оказались... И если большинство армянского народа считает это уместной и осмысленной жертвой, которую надо принести, чтобы дальше благополучно жить... ну значит так тому и быть...

О.К.: Вы часто упоминаете церковь. В  Санкт-Петербурге армянская диаспора консолидируется в основном вокруг храма св. Екатерины?

М.А.: Диаспора — это одно, а прихожане — другое. Не все являются практикующими христианами. По разным оценкам, чуть ли не сто тысяч людей армянского происхождения проживает в Петербурге, а в советское время было около тридцати тысяч. Опустение Армении за последние 30 лет привело к тому, что в Петербурге стало много армян. Я даже не представляю, что было бы, если бы хотя бы треть из этих ста тысяч однажды пришла в церковь. У людей часто какие-то другие представления о том, что их консолидирует. 

О.К.: Судя по рассказу — сам вы активно практикующий христианин. И, кажется, еще и алтарничаете?  

М.А.: У меня сын алтарник, чтец. А я кто? Активно практикующий грешник. Что с меня взять? В храм хожу, стараюсь Литургии не пропускать. 

О.К.: Здорово. Наверное, это помогает принимать неизбежные вещи, с добротой и любовью относясь к людям. 

М.А.: Не знаю. Это другим виднее. А по поводу принятия неизбежного…  меня даже к нашим сложным соседям с востока меньше претензий, чем к нам самим. Потому что соседи равны себе. Они делают то, что всегда, и никогда своих целей по вытеснению армян из Арцаха не скрывали. Так что какой с них спрос? Это как тигра ругать за то, что он питается косулями, да ещё и ест их живьём. Зная это, нужно вести себя соответственно. Так чтобы чужие особенности не угрожали твоей жизни. 

Иллюстрации слайдшоу: 1) Макарванк, 1990 г. 2) Агарцин, 1990 г.

О.К.: Хочется внести в нашу беседу оптимистическую ноту. Не против? 

М.А.: Придумайте, а я поддержу. 

О.К.: Как жить и меняться самому так, чтобы и в реальном мире тоже что-то сдвигалось?

М.А.: Не знаю, наверное, делать что возможно. И если мучительно пытаться найти что-то оптимистическое, то... я в Степанакерте в начале мая читал несколько лекций студентам архитектурного отделения Арцахского университета. А потом совместными усилиями — нашими, правительства Арцаха, выделившего средства, и петербургской церкви, предоставившей жилье, десять студентов провели десять дней в Санкт-Петербурге. Они приехали с преподавателями и это было хорошо — каждый из них душой отдохнул немного и увидел важные вещи. Все-таки в профессии архитектора нужна насмотренность, а Петербург — один из великих европейских городов. Нахождение в северной столице, созерцание ее объемов и пространств, посещение Эрмитажа и музея Академии художеств — все это огромный опыт, который им в жизни обязательно станет профессиональной опорой. И таких дел ведь сейчас множество свершается... При всех чудовищных недостатках нашего замечательного народа все-таки в нем есть положительные черты — он не сидит сложа руки, а в любой ситуации пытается что-то предпринимать. Вот, из этого, может быть, и вырастет нечто хорошее...

О.К.: Будем верить.

М.А.: Меньше бы самолюбования всем нам. Просто ездить туда туристом и смотреть на людей, пребывающих в состоянии чудовищного стресса нет смысла. Была идея студентам пользу принести — поездка состоялась. Если придумаю что-то еще — снова поеду. Я знаю одно: сейчас люди меньше говорят и продолжают делать серьезные вещи. На самом деле многое происходит, в том же Степанакерте. Туда большие вливаются средства. Вопрос в том, что все делается на эфемерных основаниях, потому что будущее непредсказуемо. Что будет там лет через шесть? Самое оптимистическое, что могу сказать — каждый из нас смертен и кончается для всех сторон все одинаково. Но это же не значит нужно сесть и перестать шевелиться. Будем шевелиться. Достаточно оптимистично?

Арт-журналист Ольга Казак специально для Армянского музея Москвы

Фото обложки © Максим Атаянц