Тарковский о Параджанове: «Он делает искусство из всего…»
9 января 1924 года родился Сергей Параджанов — выдающийся режиссёр, создавший неповторимый кинематографический язык. Его фильмы, ставшие несомненными шедеврами, получили мировое признание. Им восхищались Федерико Феллини, Микеланджело Антониони, Жан-Люк Годар, Акира Куросава, Андрей Тарковский, Марчелло Мастроянни, Ив Сен-Лоран.
Спустя десятилетия не утрачивает своего завораживающего действия главная работа Сергея Параджанова — поэтическая кинопритча «Цвет граната», посвящённая жизни армянского поэта XVIII века Саят-Новы. Исследователи творчества «мага-волшебника мира кино» включают этот фильм в число важнейших в истории мирового кинематографа. Так, эксперт кино Георгий Нерсесов утверждает, что среди всех своих работ Параджанов именно в «Цвете граната» наиболее глубоко и максимально всеобъемлюще «исследовал основные вопросы своего космоса, своей поэтики, вопросы жизни и смерти, вопросы любви и преданности своему служению, тотальный вопрос нашей человеческой цивилизации, нашего пути к истине, к поэзии, к музыке, к тому, что делает нашу жизнь гармоничной».
Сергей Параджанов. Фото: Василий Катанян. Параджанов. Цена вечного праздника. Москва : «Четыре искусства», 1994
Среди близких друзей Сергея Параджанова был режиссёр-документалист и писатель-мемуарист Василий Катанян. Их долгая дружба длилась со студенческих лет. В 1994 году Катанян выпустил в свет книгу воспоминаний «Параджанов. Цена вечного праздника», ставшую «живым и правдивым свидетельством» о жизни и творчестве Сергея Иосифовича.
В день рождения Сергея Параджанова редакция Армянского музея публикует главу из книги Василия Катаняна. В ней он рассказывает о дружбе Параджанова с другим великим режиссёром — Андреем Тарковским.
ВАСИЛИЙ КАТАНЯН
Параджанов. Цена вечного праздника
«Он делает искусство из всего»
Зимой 1981 года Серёжа гостил у нас, и 5 декабря к нему пришёл Андрей Тарковский. Они очень любили и ценили друг друга.
Пока Серёжа колдовал на кухне, мы разговаривали, и Андрей сказал: «Он делает не коллажи, куклы, шляпы, рисунки или нечто, что можно назвать дизайном. Нет, это другое. Это гораздо талантливее, возвышеннее, это настоящее искусство. В чём его прелесть? В непосредственности. Что-то задумав, он не планирует, не конструирует, не рассчитывает, как бы сделать получше. Между замыслом и исполнением нет разницы: он не успевает ничего растерять. Эмоциональность, которая лежит в начале его творческого процесса, доходит до результата, не расплескавшись. Доходит в чистоте, в первозданности, непосредственности, наивности. Таким был его „Цвет граната“.
Я не говорю о его неангажированности. Тут дело даже не в этом. Он для всех нас недосягаем. Мы так не можем. Мы служим».
Это была их последняя встреча. Тарковский уезжал в Италию. Он сказал: «Серёжа, ты знаешь, что я небогат. Единственная моя драгоценность — это перстенёк с изумрудом. И я хочу, чтобы он был у тебя. Ты ведь любишь такие вещи». У Серёжи навернулись слёзы. В тот вечер у нас был оператор Александр Антипенко, друг Параджанова, и он всех сфотографировал. Вообще, каждый раз, когда Андрей Арсеньевич и Сергей оказывались в одном городе, они обязательно встречались. В 1978 году Тарковский приезжал в Тбилиси с творческими вечерами.
Андрей Тарковский, Сергей Параджанов и Василий Катанян. 5 декабря 1981 года. Фото: culture.ru
Рассказывает ассистент Параджанова Александр Атанесян:
«Я помню первый приезд Тарковского в Тбилиси, потому что работал в организации, которая устраивала его вечера. Я приехал на вокзал, и тут в толпе встречающих вдруг появился странный тип: кепка из дерматина фасона „хинкали“, плащ будто выкрашен чернилами, свитер задрался, и живот сверкает, стоптанные туфли без носков, в сиротских полосатых брюках, с каким-то пыльным букетом. Вид городского сумасшедшего. Кто такой, думаю? Вдруг подходит тётка: „Дядя, цветы продаёте?“ — „Да“. — „Сколько хотите?“ Он показывает на толпу ребят: „Вот мои племянники, поцелуйте их по одному разу — и букет ваш“. — „Я серьёзно“. — „Я тоже серьёзно“. Она, смеясь, ушла, он погнался за ней: „Давайте три рубля“, она даёт рубль, они торгуются, все в недоумении застыли. Тут я услышал его фамилию. Так это чучело — знаменитый Параджанов?
Он возвращается без букета, спрашивает: „Ты знаешь, кто я?“ — „Да, меня предупредили“. — „А у тебя как у армянина сердце не ёкнуло?“ — „Нет“. — „А кто ты такой?“ — „Занимаюсь выступлениями Тарковского“. — „Какая гостиница?“ — „Иверия“. — „Значит, так: поезд опаздывает, едем в отель, накроем стол и украсим ему номер“.
Таким был первый контакт с Серёжей — постановка. Действительно, поехали в гостиницу гурьбой, что-то привезли с собой и накрыли стол.
Серёжа был всё время с Андреем Арсеньевичем, ходил на его вечера, возил в Мцхету, в какой-то монастырь, к себе на дачу. Идут они с Тарковским по Руставели, все с Серёжей здороваются, и он говорит каждому: „Хочешь, я тебе за пять рублей покажу живого Тарковского?“ А тот рядом. Люди платят и смеются. „А хотите, за три рубля — его сына?“ Ему дают деньги, и он показывает на мальчика.
Десять дней Тарковский бывал у Серёжи дома и однажды: разговорился с его сестрой, Анной Иосифовной. „Серёжа гений“, — сказал он. „Какой он гений! Снимает диафильмы, а ведёт себя так, будто поставил „Клеопатру“. Тарковский очень смеялся и сказал Серёже, что ещё неизвестно, кто из них талантливее — он или Аня.
Тарковский был выдержан, скромен, всегда элегантен. Мы ходили на выставку одного художника, и Серёжа заставил Андрея Арсеньевича выступить. Тот произнёс несколько тёплых слов, а когда отошли, сказал: „Серёжа, я тебя прошу, никогда не заставляй меня выступать, ибо я вынужден был соврать, мне не нравятся его работы, но я не могу обидеть человека в день праздника“. Он был очень тактичный».
Сергей Параджанов. Фото: kino-teatr.ru
Но вернёмся в Москву. Зимой 1981 года, за несколько дней до встречи у нас дома, Серёжа пригласил друзей в ресторан «Баку» — Ахмадулину, Тарковского, Любимова, Мессерера, — много было народу. Помню, что Тарковский скромно сидел с краю, весело улыбался и буквально не сводил глаз с Серёжи. Он смотрел на него с восхищением.
А в феврале 1982 года, когда Параджанова вновь арестовали, Тарковский пришёл к нам сильно взволнованный: «Через неделю я буду в Италии. Что можно сделать, к кому обратиться, чтобы помочь? Просить армянскую общину? Феллини? Ренато Гуттузо?»
Он долго смотрел на его работы, не торопясь уйти из дома, где было их последнее свидание. Я вышел проводить его до троллейбуса. Было темно, сильная метель обжигала лицо, и мы шли спиной. На моё чертыханье Тарковский заметил: «Серёже сейчас несоизмеримо хуже. Не-со-из-ме-ри-мо!» Я запомнил это дословно.
Активный устроитель выставок русского авангарда в Берлине, известный искусствовед и эссеист Натан Фёдоровский в последние годы жизни Андрея Тарковского был с ним дружен и записал несколько бесед, где Андрей Арсеньевич говорил, в частности, о Параджанове.
«Вообще, Андрей о Параджанове рассказывал часто, и я впервые узнал о нём с его слов. Когда в 1982 году Тарковский приехал в Италию, я сказал ему о намерениях „Ханзаферлага“ сделать книгу о выдающихся советских кинорежиссёрах.
— Я могу назвать только Параджанова, — ответил Тарковский. — Он единственный, кто этого заслуживает. Больше писать книгу не о ком. Он делает искусство из всего: накроет стол к ужину — искусство, поставит в стакан засохшую ветку — искусство, сдвинет кадр всего на сантиметр — и вы ахнете… И никто о нём ничего не пишет, а если пишут, то не печатают. Особенно сейчас о нём нужно писать — он опять за решёткой. Он сидит за то, что остаётся художником. Устроили какую-то дурацкую провокацию, которая может стоить ему жизни. Он же больной, у него диабет. Сегодня нужно писать о нём не книгу, а статьи в газетах, письма правительству, кричать на всех углах. Нужно спасать его!
Он сказал, что связался по этому поводу с Бергманом, Феллини, Гуэррой и Гуттузо… Он надеялся на их помощь.
Второй раз мы с ним разговаривали о Параджанове в Лондоне, где Тарковский ставил в Ковент-Гардене „Бориса Годунова“. Он рассказывал, как Параджанов умеет мистифицировать и делать сумасшедшие трюки из ничего. Например, Тарковский был убеждён, что „Серёжа никогда не читал „Бориса Годунова“, но, разговаривая с ним на эту тему, вы этого не ощутите. Наоборот, он даже предложит совершенно блестяще перепоставить какую-нибудь сцену. Серёжа вообще считал, что вовсе не всё надо читать и не всё надо смотреть, он отлично обходился без этого. И — самое поразительное — это ничуть не мешало его творчеству. Вы заметили, что на экране у него почти ничего не происходит, а зритель медленно погружается в созерцание красоты?»
Незадолго до съёмок «Жертвоприношения», встретившись с Тарковским в Берлинской киноакадемии, Натан Фёдоровский спросил его:
— Вы согласны с тем, что сегодня западная пресса провозгласила в России «золотой век» кино и его представителями названы Параджанов, Иоселиани и вы?
— Ну, я назвал бы ещё Сокурова. Что же касается Сергея, то он действительно работает свободно и раскованно, без комплексов и предрассудков. Он делает что хочет, несмотря на все тюрьмы, где он проводит времени больше, чем в кинопавильонах. В СССР не запугать человека невозможно, но его всё же не запугали. Он, пожалуй, единственный, кто в своей стране олицетворил афоризм «Хочешь быть свободным — будь им!».
Сергей Параджанов и Софико Чиаурели на съёмках фильма «Цвет граната». Фото: parajanov.com
В своей книге «Запечатлённое время», изданной в Германии в 1985 году, Андрей Тарковский, в частности, писал: «В истории кино мало гениальных людей — Брессон, Мидзогути, Довженко, Параджанов, Бунюэль… Ни одного из этих режиссёров нельзя спутать друг с другом. Каждый из них шёл своим путём — возможно с известными слабостями и странностями, но всегда ради чёткой и глубоко личной концепции».
Источник: Василий Катанян. Параджанов. Цена вечного праздника. — Москва : «Четыре искусства», 1994.
Фото обложки: Сергей Параджанов / seance.ru